Читать интересную книгу Мелкотравчатая явь - Лука Птичкин

Я опускаюсь на землю и, пошатываясь, дохожу до толпы спасшихся и зевак. Осколки и лохмотья лежат, горят, кажется, на всех улицах в округе.

Вместе мы наблюдаем, как разрывается генератор и длинные струи огня, куски металла, гнутые каркасы, летят по небу, оставляя тяжелый дымный след. Падают, крошатся, создавая много шума. Обглоданный винт вывалился и упал на мостовую, оставив глубокие рытвины в раскрошенном до земли камне.

Я почему-то обнимаю Рчедлу и вытираю свои глаза, пытаясь избавиться от рези.

Электростанция осталась лишь в трех этажах.

Мост, ведущий от нее, соответственно, рушится. Каждые его кирпич за кирпичом валятся наземь, подпрыгивают, и успокаиваются в каком-либо положении.

Я вздыхаю, отходя от шока, пытаясь понять, что это было.

Рчедла, вся грязная, как и я, бросается мне в объятия, неизвестно почему.

– Спасибо. – Благодарю я ее.

Мы сидим у меня дома на каштановом диване. За огромным сплошным окном в виде плавного перехода из стены в потолок, за домами, виднеется коптящий столб дыма от нашего генератора. Пожарные тушат ее уже второй час. Всем работникам посоветовали разойтись по домам, отдохнуть и не вмешиваться. Раненых отвезли в госпиталь.

Только что пришла весть о смерти Куражира. Его размозженное, как фарш, тело, нашли под грудой кирпичей от разрушенного моста. Видимо, его похоронил мост, когда он полз по нему к столовой как по единственному спасительному пути (все лестницы внутри станции к тому моменту были снесены взрывом).

Еще одного человека – Брарму, не нашли. Ни его следов, ни одежды не осталось на месте происшествия, хотя он был на третьем этаже, когда произошел взрыв.

Рчедле обработали рану на месте и дали под мою ответственность довести до дому. Но домой она не захотела…

– Мне просто страшно.

– Я понимаю. Я тоже в шоке. Настоящем…

Мы пьем горячий перламутровый чай без сахара, печенья или чего бы там ни было. Я немного успокаиваюсь от его пряного мягкого вкуса.

– Я ведь чувствовал, что винт вращается не так.

– Ни в каких инструктажах, инструкциях, не сказано, что от перегрузки генератор взрывается. Вероятно, причина была не в этом.

– Мне все равно. Генератор теперь, а, следовательно и вся наша работа, люди, исчезли и превратились в груду искореженного металлолома и мяса. Значит, причина неважна. Плевать на причины. – Вздыхаю я, встаю, выдвигаю из стены титан для обогрева помещения и разжигаю под ним огонь. – Прохладно в доме.

Я роюсь в фанерном шкафу, достаю плед в горошек и накрываю Рчедлу.

– Спасибо, – говорит она.

Мы сидим молча и наблюдаем за дымом, как он клубится и кружится по спирали.

Стало темнеть, солнце зашло за тучу на горизонте, а затем и за горизонт. В свету заката дым кажется чем-то фантастическим, похожим на корчащуюся в предсмертной агонии змею, отравленную собственным ядом, только в замедленном виде.

– Я знаю, кто ты. – Неожиданно произносит Рчедла.

«Естественно, я же создатель этого мира», – думаю я, – и вопросительно смотрю ей в глаза. Она морщит лоб и ее глаза щурятся, и она точно со смаком говорит.

– Ты Человек, Который Хранит Луну.

Я удивляюсь, но зачем-то стараюсь скрыть свое удивление.

– Ты сидишь на ней сверху, и как только она запылится, протираешь ее звездной материей. Очень кропотливо. – Продолжает она, а я улыбаюсь.

– Не сказать, чтобы я был слишком аккуратен. Посмотри вокруг: у меня гости, а повсюду пыль катается клубами и вещи разбросаны повсюду, и…

– Но… – Перебила она меня. – …ко всему, что касается Луны, ты относишься очень кропотливо.

– Спасибо. А эта Луна – что это?

– Не знаю. Просто все, что я тебе сейчас говорю, приходит точно из космоса. Я не знаю смысла этого, рождается образ, и я говорю.

– Правильно. Смысл – туда же, куда и причины, – я мрачно смеюсь, и мы снова молчим.

– Хочешь еще чаю? – Спрашиваю я.

– Нет пока.

Зима #1

Я проснулся. Где-то в глубине моей головы глухо отдавалось эхо сна.

Шшшшууурххх… шуррррррхх… шшшшшшуррррррррхххххххххххххх… И исчезло с открытием глаз. Я потер их и обнаружил в себе весьма странные чувства. Я был разбит. Сосед по комнате включал на ночь радио, где играла бессмысленная, разлагающая меня попса. Ему так легче было спать. И она играла так до утра, если это вообще можно назвать игрой. Она просто брякала. А я затыкал туалетной бумагой уши, ничего ему ни говоря. Пускай пока слушает, как думал я. Осточертеет мне, попрошу выключать.

Я вышел из комнаты и включил на телефоне песню Deftones – Good morning beautiful, чтобы развеять в себе назойливый распиаренный шум попсы. Дверь глухо скрипнула, словно прося поменьше дергать ее туда-сюда.

За окном сыпал мокрый снег. Он лип на стекла в туалете и каплями стекал вниз, за пределы моего вѝдения, в небытие. И даже в нем, не смотря на то, что он тут же таял, потому что на термометре было +2, он имел какой-то особый смысл. Вот только какой, я не понимал. Закурил в туалете.

Стоял под маленьким окном. Свет из него был тускл, квадратен и мрачен. И я подумал о том, что если бы светило солнце, его лучи образовывали бы кривую фигуру на полу из потрескавшейся плитки от границ окна, и трещины не выглядели бы такими естественными. А смотрелись бы, вместе с плиткой, как нечто атавистическое, не свойственное этому миру.

Но солнце светило само себе по ту сторону облачной действительности и не входило в эту серую реальность.

Я покивал немного головой в такт Deftones и в знак уважения к ним, хотя их рядом не было. Они где-то, должно быть, как раз в том самом мире, где светит солнце… А может, и нет… Доиграли последние аккорды песни и я спрятал телефон поглубже в недоразвитый карман. Недоразвитым он был, потому что, если в этих штанах сесть на стул, то из карманов все повываливается.

Напротив меня была дверь. Красная лакированная дверь. Я знаю, там – хлорка, швабры, тряпки, ведра. Но вот как раз она сейчас и казалась такой, будто была не из этого общежития, да и вообще не из этого мира. Но… она здесь, а не где-то еще. А значит, так и должно быть.

Пока я стоял почти неподвижно (двигалась лишь рука с сигаретой – плавно к губам, плавно вниз), все мне чудилось, что вот-вот дверь, не смотря на ее запертость, медленно откроется и оттуда выйдет потный и запыхавшийся герой сериала «Lost» с фонариком, блеснувшим мне в глаз, спросит:

– Джека не видел?

Я медленно, в замешательстве, застыну с рукой на полпути к губам, затем, через несколько секунд, отрицательно покачаю головой.

Тот кивнет и зайдет обратно, прикрыв дверь, и она снова станет столь же запертой на замок, как и до этого. А я останусь стоять в ошеломлении с физиономией домохозяйки, перед которой выключили телевизор. Один.

Я улыбнулся этой бессмысленной фантазии и сказал про себя:

– Когда я уже перестану всему искать смысл?

Сделав еще одну смачную затяжку, я подумал о своем здешнем приятеле, одногруппнике, том самом Зе, которого я успешно терял. Два или три месяца назад у него появилась девушка. Я был этому рад, даже напился до тошноты и шатания. Настолько я был буквально счастлив за него. Но все хорошее когда-нибудь кончается. Как писал Бродский, каждому свой храм и каждому свой гроб. И приятель перестал писать и звонить, а, следовательно, мы перестали вместе пить пиво. Я, моя девушка, он.

Я жалел об этом и одновременно смеялся над этим.

Вдыхал никотин и запах туалета, обильно пропитанного хлоркой, и вспоминал то, что нас с ним связывало. И это были далеко не пустые дни и часы. Задушевные хмельные разговоры в переулке под аркой полуразрушенного дома рядом с голубятней; сплоченность в незнакомой и опасной деревне; учеба и общие шутки, в конце концов, – все это связывало нас троих: меня, мою девушку и его.

Искать причину я не хотел, потому как она была слишком очевидной, и я медленно готовился к тому, чтобы вечером высказать ему о наболевшем. И знал, что смогу. Но вряд ли он услышит меня. Просто не люблю уходить не попрощавшись.

Но это будет вечером.

А сейчас я приканчивал сигарету.

«Жизнь вообще как сигарета», – помыслил я. Мы начинаем ее, прикуриваем, она начинает дымить. Мы затягиваемся сильно или слабо, с удовольствием или даже не замечая, автоматически; но она кончается, даже если мы делаем всего одну затяжку. Она либо тухнет, либо доходит до фильтра. И рано или поздно мы понимаем, что пришло время выбросить бычок…

Так же было и с жизнью, связанной с электростанцией…

Я пересек коридор поперек из сортира – в комнату, где подряд стояло шесть умывальников. Подошел к ближайшему, достал из кармана штанов зубную пасту и щетку.

Я чистил зубы и неотрывно следил за лежанием скрюченного тюбика пасты на краю умывальника. Как ни старайся, а товар никогда не выглядит так, как показывают его в рекламе. Он вписывается в эту реальность моментально, еще до того, как попадает на прилавки и теряет свой рекламный лоск, приобретая обыденный, серый вид. И мне было жаль этот тюбик пасты. В телевизоре он – звезда. А здесь – тюбик с пастой. Он лежал и нервничал по этому поводу. Может, даже плакал, скрючившись на краю рукомойника. Я тщательно умылся без мыла и положил его, сиротинушку, вместе со щеткой, обратно в карман. Жаль, что он не чувствует себя нужным. По крайней мере, мне.